---

 
Стало смеркаться.
Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещу-
щим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц.
К сумеркам поспела уха.
Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра,
выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтобы
хариус остывал, пока будем есть уху.
—    Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!
Длинной можжевёловой ложкой я пошарил в глубине ведра —
рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих
потрохов — печёнки, икры, — потом зачерпнул прозрачной юшки с
зелёной пеной.
—    Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! — повторил Лёша,
запуская свою ложку в ведро.
—    Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! —
подтвердили мы.
Но в наших городских голосах не было уверенности, что ся-
дут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его
слышат.
Костёр мы разложили на низком берегу Вёлса. Наш берег
весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья —
не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот —
на гриб груздь.
—    Кто же это такие — Козьма да Демьян? — спросил Пётр
Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.
Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его
окутана паром, в очках горят маленькие костры.
—    Это меня старые рыбаки научили, — ответил Лёша. —
Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса пой-
мать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.
По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным,
сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.
—    Это, наверно, белая ночь, — задумчиво сказал Пётр Иваныч.
—    Белые ночи начнутся позже, — ответил Лёша. — Они долж-
ны быть светлее. Для этой ночи названья нет.
—    Может быть, серебряная?
—    Какая там серебряная! Серая ночь.
Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные меш-
ки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние вет-
ки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пак-
ля, как мочало, как белая борода.
Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.
—    Серая ночь, — задумчиво повторил Пётр Иваныч.
—    Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.
Что-то снова зашуршало за спиной.
Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что
это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, — молодой
тоненький, пронзительный.
—    Бурундук! — вдруг сказал Лёша.
Я оглянулся и сразу увидел, что из-за ёлки на нас смотрят
два внимательных ночных глаза.
Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень
тёмными и крупными, как ягода гонобобель.
Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него на-
пал ужас: кто это такие сидят у костра?!
Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свист-
нув, зверёк выскочил из-за ёлки, пробежал по земле и спрятался
за рюкзаком.
—    Это не бурундук, — сказал Лёша, — нет на спине полосок.
Зверёк вспрыгнул на рюкзак, запустил лапу в брезентовый
карман. Там была верёвка. Зацепив когтем, он потянул её.
—    Пошёл! — не выдержал я.
Подпрыгнув к ёлке, он вцепился в ствол и, обрывая когтями
кусочки коры, убежал вверх по стволу, в густые ветки.
—    Кто же это? — сказал Пётр Иваныч. — Не белка и не бу-
рундук.
—    Не знаю, — сказал Лёша. — На соболя не похож, на куницу
тоже. Я такого, пожалуй, не видал.
Серая ночь ещё просветлела. Костёр утих, и Лёша поднялся,
подбросил в него сушину.
—    Зря ты его шуганул, — сказал мне Пётр Иваныч. — Он те-
перь не вернётся.
Мы смотрели на вершину ёлки. Ни одна ветка не шевелилась.
Длинные искры от костра летели к вершине и гасли в светлом се-
ром небе.
Вдруг с вершины сорвался какой-то тёмный комок и раскрыл-
ся в воздухе, сделавшись угловатым, четырёхугольным. Пере-
черкнув небо, он перелетел с ёлки на ёлку, зацепив месяц краеш-
ком хвоста.
Тут мы сразу поняли, кто это такой. Это был летяга, зверёк,
которого не увидишь днём: он прячется в дуплах, а ночью пере-
летает над тайгой.
Крылья у него меховые — перепонки между передними и зад-
ними лапами.
Летяга сидел на той самой ёлке, что росла надо мной. Вот
сверху посыпалась какая-то шелуха, кусочки коры — летяга спус-
кался вниз. Он то выглядывал из-за дерева, то прятался, будто
хотел подкрасться незаметно.
Вдруг он выглянул совсем рядом со мной, на расстоянии вы-
тянутой руки. Глаза его, тёмные, расширенные, уставились на
меня.
—    Хотите, схвачу?
От звука голоса дрожь ударила летягу. Он свистнул и спря-
тался за ёлку, но тут же высунулся.
«Схватит или нет?» — думал, видно, летяга.
Он сидел, сжавшись в комок, и поглядывал на костёр.
Костёр шевелился и потрескивал.
Летяга соскочил на землю и тут заметил большое тёмное дуп-
ло. Это был сапог Петра Иваныча, лежащий на земле.
Удивлённо свистнув, летяга нырнул в голенище.
В то же мгновение я кинулся схватить сапог, но летяга
выскочил и побежал, побежал по вытянутой руке, по плечу и —
прыгнул на пенёк.
Но это был не пенёк. Это было колено Петра Иваныча с
крупной круглой чашкой.
С ужасом заглянув в пылающие очки, летяга закашлял, пере-
прыгнул на ёлку и быстро вскарабкался наверх.
Пётр Иваныч изумлённо ощупывал своё колено.
—    Лёгонький какой, — хрипловато сказал он.
Перелетев на другую ёлку, летяга снова спустился вниз. Вид-
но, притягивал его затухавший огонь костра, манил, как лампа
летним вечером манит мотылька.
На меня напал сон. Вернее, не сон — волчья дрёма. Я то
закрывал глаза и проваливался куда-то под еловый корень, то от-
крывал их и видел тогда бороду лишайника, свисающую с веток,
а за нею совсем посветлевшее небо и в нём летягу, перелетающе-
го с вершины на вершину.
С первыми лучами солнца летяга исчез.
Утром, за чаем, я всё приставал к Петру Иванычу, просил
подарить мне сапог, в котором побывал летяга. А Лёша сказал,
допивая вторую кружку чаю:
—    Не Козьма ли да Демьян к нам его подослали?